Пришла акушерка, вакуум-экстрактор закрепили на головке. На очередной потуге врач потянула, но ничего не изменилось. Врач сказала, что, возможно, потребуется кесарево сечение. Рита попросила ее попробовать еще раз, врач согласилась, потому что анестезиолог должен был подойти только через несколько минут. Вторая попытка также оказалась безрезультатной, головка втянулась обратно. Врач приказала немедленно готовить все для операции.
Мы ждали, каталки не было. Никто вокруг, казалось, не собирается нам помогать. Медсестра мыла пол, а потом пошла за каталкой. Кроме врача и 2 медсестер в комнате не было никого, кто мог бы переложить Риту на каталку, но они не горели желанием помочь ей. Я вообще не знал, что делать. И Рита перебралась туда самостоятельно, удерживая таз на весу.
Через 7 минут после приказа о немедленной операции Рита была в операционной. 4 минуты спустя был дан общий наркоз. Еще через минуту был сделан первый надрез. На Следующей минуте достали ребенка. Время 19.46.
За это время я переоделся в хирургический костюм и хотел войти в операционную, но меня выгнали. "Вы не можете пока войти",- сказали мне, мне пришлось наблюдать за происходящим через маленькое окошко. Я видел, что вокруг Риты столпились 10 человек, у всех очень серьезные лица. Через несколько минут я заглянул в операционную, сделал фотографию и спросил, можно ли мне теперь войти. Врач покачала головой: "нет". Лица всех присутствующих в операционной были растеряны. Через некоторое время я увидел, что в другом конце операционной полдюжины медиков собрались вокруг ребенка, они отсасывали жидкость, считали пальчики. Я забеспокоился, когда родился наш сын, его обслуживали только 2 человека.
Прошло много времени. Я оставался в неведении. Наконец, появилась медсестра и сообщила новости: с Ритой все в порядке, она сможет иметь детей, но рожать самостоятельно, скорее всего, не сможет, а вот у ребенка проблемы, он не дышал. Балы по Апгар были 3-1, 4-5, 4-10, но, в конце концов, он стала нормального цвета, и вообще не плохо себя чувствует.
Через некоторое время вышла наша врач. Она сказала, что у Риты произошел разрыв матки, голова и плечики ребенка вышли в брюшную полость. У Риты все хорошо, она только потеряла немного крови. Если она захочет, то сможет иметь детей, но предварительно нужно будет проконсультироваться со специалистом. С девочкой все не так хорошо. Она "очень слаба" (эту фразу мы услышим потом еще не один раз). У нее есть трудности с дыханием. Она получает кислород с помощью аппарата. С ней работает бригада специалистов. Врач так и не позволила мне войти в операционную, сославшись на сложившиеся тяжелые обстоятельства.
Когда врач ушла в операционную, я тоже вернулся на свой наблюдательный пункт. Я следил за лицами врачей, за тем, что они делают. Рита была без сознания, ее руки были вытянуты вдоль тела, на бедрах почему-то лежала ее сумочка. Зачем здесь сумочка? Ведь Рита под наркозом. Вдруг меня обожгла мысль, это не сумочка, это Ритина матка.
Я посмотрел в другой конец операционной, где занимались ребенком, но там уже никого не было. Я побежал по коридору, спрашивая у первого, кто попался мне на пути: "Где мой ребенок?", мне указали прямо и направо. У входа в отделение интенсивной терапии новорожденных меня остановил охранник, чтобы узнать, что мне нужно, когда сказал: "Они забрали моего ребенка", он пропустил меня внутрь.
Мне сразу стало ясно, какой бокс мне нужен, там уже находилось полдюжины человек. Я тихонечко, на цыпочках прошел туда, и спросил, мой ли это ребенок? Врачи расступились, под мощными лампами я увидел малышку, в ней были присоединены всевозможные трубки и провода. Ее язычок дрожал, но все остальное тело было обмякшим. Ее половые губы были розовые и распухшие (да, это девочка!). Медики объяснили, что здесь и зачем: несколько кардиоэлектродов были закреплены на груди для контроля за работой сердца, пупочный катетер - для введения большинства лекарственных препаратов, еще один катетер на запястье для введения чего-то, что не должно попадать напрямую в сердце, на пальчике прикреплен красный индикатор для контроля подачи кислорода и дыхательная трубка в горле, т.к. девочка не дышала самостоятельно. Мне разрешили дотронуться до нее и поговорить с ней. Я был ошеломлен увиденным, это была наполовину девочка, наполовину машина. Но я взял ее за руку и сказал, что я - ее папа рядом. Кто-то сфотографировал нас. Я сказал, что ужасно сожалею о том, что ей пришлось так тяжко во время появления на свет, но врачи обязательно помогут ей поправиться.
Я был в шоке. Я оказался совершенно не готовым ко всему произошедшему. Имея ученую степень, я автоматически задавал наукообразные вопросы. Как долго она будет нуждаться в ИВЛ? Какие балы по Апгар она получила? Какое точное время рождения? Когда она придет в сознание? Как долго она будет находиться в палате интенсивной терапии? Когда мы сможем забрать ее домой?
Я не уверен, что слышал ответы на свои вопросы. Когда я смотрел на ребенка (мою дочку!), невозможно было сосредоточиться, жалость и надежда мешались во мне. Я впал в оцепенение.
Через некоторое время я пришел в себя. Я сказал, что мне необходимо проведать жену, и убежал отсюда обратно в операционную. Я опять заглянул в окошко. Рита все еще лежала на столе, без сознания, со вскрытой брюшной полостью, к тому времени прошло уже 45 минут после извлечения ребенка! Я позвонил Ритиным родителям, которые присматривали за Стефаном у нас дома, все им рассказал. Я попросил Ритиного отца приехать, т.к. чувствовал, что Рите будет необходимо его присутствие. Потом я вернулся в операционную, затем снова сходил в реанимацию, и в конце концов, нашел Риту и нашего врача в послеоперационной палате. Рита была все еще без сознания, к ней были подсоединены дыхательная трубка, кардиоэлектроды, кислородная маска. Врач просматривала записи КТГ и заполняла отчет об операции. Потом она отвела меня поговорить с доктором Мэттом, педиатром Стефана, который тоже сказал, что наша дочь "очень слаба" (почему бы не сказать просто "травмирована", это было бы больше похоже на правду), выразил свое сочувствие и предложил свою помощь.
Пока Рита не пришла в себя, я снова пошел в отделение интенсивной терапии новорожденных. Доктор Марианна сообщила, что у дочки начались судороги, для купирования которых и ей назначили фенобарбитал и дилантин. Врач пояснила, что во время разрыва матки кислород перестал поступать к ребенку, что привело к повреждению мозга (включая ствол мозга), поврежденные клетки патологически активны и вырабатывают вещества, которые возбуждают соседние клетки, создается цепная реакция, перевозбуждающая и разрушающая мозг. Единственным выходом является полное отключение мозга с помощью мощных седативных препаратов. Я спросил: "Каков прогноз?", она ответила, что все зависит от степени повреждений, могут быть проблемы с обучением, судороги, параличи, или даже вегетативное состояние. Для нас с Ритой, считающих себя интеллектуалами, имеющих степени магистров, такие перспективы были ужасным разочарованием. Сможем ли мы справиться с уходом за больным ребенком? Будем ли мы когда-нибудь отдыхать? Какие крутые перемены произойдут в нашей жизни! Как могло такое случиться? Чем мы могли заслужить такое? Я чувствовал себя совершенно беспомощным.
Я вернулся в послеоперационную палату, Рита приходила в себя, с ней был ее отец. Я рассказал им о состоянии ребенка. Рите отходила от наркоза, ее знобило и потряхивало. Я держал ее за руку. Через час нас перевели в послеродовую палату.
Ритин отец уехал домой, выходя из палаты он повторял, вытирая слезы: "Как могло такое произойти в такой больнице как Стенфорд? Как могло такое произойти?"
До сих пор не понимаю, как мы смогли той ночью уснуть, мы ведь оба были в состоянии шока. А Рита еще принимала послеоперационные болеутоляющие.
На следующее утро я несколько раз навещал на нашу дочь. Рита отказалась, так как чувствовала себя не очень хорошо, хотя, надо заметить, что расстояние до палаты дочери было всего в несколько метров. В конце концов, она призналась, что дело было не в ее плохом самочувствии. Она просто боялась увидеть подтверждение своему предчувствию о том, что ее ребенок не выживет. И все же я смог убедить ее проведать дочь вечером того же дня.
Ее личико было таким прекрасным и нежным. Она так была похожа на Ритину бабушку, особенно ручками. Бедняжка! Такая невинная душа, а уже обречена.
Вторая ночь. Предшествующие события окончательно меня доконали. Я был убит горем. Жизнь нашей дочери висела на волоске. Она никогда не сможет насладиться теми радостями жизни, что испытали мы. Я тихо проплакал всю ночь. Наша дочь так сильно отличалась от других, находящихся в палате интенсивной терапии, милых недоношенных малышей. Она была похожа на творение Франкенштейна: облик был человеческий, а все, что внутри работало только благодаря технике. Я чувствовал, что душа покинула ее, а то, что осталось, оказалось заложником покалеченного сознания. Господи, спаси ее! Я читал молился и рыдал.. На утро моя подушка была влажной от слез.
Мы обсуждали, как назвать девочку. У нас было несколько вариантов, но в силу случившегося, мы не смогли назвать ее выбранным ранее именем. Мы решили назвать ее Катерина- Грейс. Катерина как символ силы, а Грейс (в переводе с англ. Грейс-милость), потому что именно по Божьей милости она все еще была с нами.
Наш духовник пришел, чтобы нас успокоить. Прежде чем уйти он попросил разрешения почитать Псалтырь. Я упал на колени и разрыдался при слове "псалтырь". Батюшка вернулся через день. С ним были родители Риты и Стефан. Батюшка пришел покрестить Катерину в палате интенсивной терапии. Стефан, ему тогда было 1, 5 года, протянул руки и коснулся Катерины, погладил ее. Я думаю, он чувствовал, как она страдает.
Около 7 дней Катерина находилась под воздействием сильных седативных средств. По прошествии 3-х дней она стала терять вес и ей установили еще один внутривенный катетер для введения питательной смеси из раствора глюкозы и жиров. Я умолял врачей перестать давать ей седативные препараты. Мы хотели увидеть, как она будет себя чувствовать и как будет выглядеть без них. Понадобились дни, чтобы вывести из ее организма фенобарбитал. Она, наконец-то, смогла дышать самостоятельно, питание она стала получать через назальный зонд в желудок.
Ушло много времени на постановку диагноза. Большую часть информации я получал, читая отчеты врачей во время посещения дочери. Одна из мед. сестер сказала, что кислотность Катиной крови из пупочной артерии равна 6.6, что не совместимо с жизнью.. Мы ни разу не видели в ее палате лечащего врача. Врачи избегали подробностей. Нам как воздуха не хватало информации. В конце концов, я нашел доктора Марианну, которая уделила нам необходимое время. Это именно она приняла нашу дочь в палате интенсивной терапии сразу после ее рождения. Она ответила на все, интересующие меня вопросы.
Диагноз Катерины - сильнейшая энцефалопатия (повреждение мозга) с непереносимостью пищи вследствие метаболической гипоксии ( угнетение метаболизма в результате длительного кислородного голодания тканей организма), развившейся при разрыве матки. У нее отсутствовали роговичный, рвотный и сосательный рефлексы. . Роговица глаза была сухой и покрытой корочкой, так как она не могла моргать. Спастическая квадриплегия с клонусом выражалась в том, что девочка дрожала, но суставы всех 4-х конечности были неподвижны и неестественно согнуты. Ее кулаки были крепко сжаты, большой палец зажат между вторым и третьим пальцами. Иногда еда не задерживалась у нее в желудке, приводя к раздражениям слизистой рта и носа. Она часто и много стонала. Она находилась в хроническом вегетативном состоянии.
Я впал в ступор на много месяцев. Поскольку никто так и не объяснил причин случившегося, я стал проводить дни в библиотеке медицинского профиля, изучая все, что я мог найти про VBAC, разрывы матки, про питоцин и гипоксию. Я прочитывал все: книги, журналы и даже руководства для акушерок. Я просмотрел все, что опубликовал Американский колледж акушеров и гинекологов. Я написал свой отчет обо всем, что произошло, чтобы пополнить копилку многочисленных медицинских историй, написанных другими людьми. Это было единственным, что поддерживало меня в здравом уме.
Катерина провела 10 дней в палате интенсивной терапии для новорожденных, затем была переведена в палату промежуточного уровня с повышенным наблюдением со стороны мед. персонала, а потом ее перевезли в реабилитационно-восстановительный центр, где она и умерла через 3,5 месяц.